Московская Сретенская  Духовная Академия

12.06.2023 1205

В статье рассматриваются первоначальная версия и поздние переработки жития святого князя Александра Невского — редакции Великой Минеи Четии (Владимирской) (ВМЧ), Степенной книги и Ионы Думина, а конкретно — повествовательные фрагменты оценочной направленности относительно личности князя. Последние позволяют реконструировать лежащие в их основе представления о святом как правителе и человеке и, несомненно, отражают особенно актуальный в эпоху централизации власти и укрепления самодержавия идеал гармонии общественных отношений. Этот идеал, воплощенный в образе Александра Невского, как выясняется, был декларирован, но уже безотносительно к личности князя, и русскими публицистами XVI в. — Максимом Греком, Иваном Пересветовым, Зиновием Отенским и, частично, Иосифом Волоцким, Нилом Сорским, Андреем Курбским, Матвеем Башкиным. Будучи онтологически связанным с Нагорной проповедью Иисуса Христа, он вместе с тем был тождествен народной поэтизации благого царя и зарождающемуся в русском обществе гуманизму как направлению мысли.

Как известно, древнерусское литературное предание о благоверном князе Александре Невском весьма развито. Его история начинается в XIII столетии и заканчивается в XVIII в. К настоящему времени исследователи насчитывают порядка 15 версий жизнеописания князя [Конявская 2010: 199–218; Духанина 2021: 90–167], их ряд дополняют также рассказы о посмертных чудесах святого и служба ему с двумя канонами. Весь этот материал в целом достаточно хорошо изучен в историографическом и филологическом аспектах [Успенский, Живов 1996: 205–337; Мансикка 1913: VI, 226, 12–137; Князь Александр Невский и его эпоха 1995; Шенк 2007; Александр Невский. Государь, дипломат, воин 2010; Св. Александр Невский и его эпоха в духовной культуре России 2020; Благоверный великий князь Александр Невский : Блистая славою на земле и на Небесах 2021]. Без необходимого внимания, на мой взгляд, остались содержащиеся в житиях оценочные характеристики святого и мираклийные истории. Но в рамках настоящей статьи речь пойдет только об аксиологии. В этом отношении важный интерес представляют четыре последовательно связанных текста, а именно: Первоначальная редакция Жития Александра, созданная вскоре после его кончины, то есть еще в XIII столетии, и редакции XVI в.: Владимирская, Степенной книги и Ионы Думина. Остальные версии либо повторяют Первоначальную, либо вовсе не содержат представляющих интерес аксиологических пассажей.

Содержательно текст Первоначальной редакции «Повести о житии и о храбрости благовернаго и великаго князя Александра» [Библиотека литературы Древней Руси 1999: 358–369; далее произведение цитируется по этому изданию] сугубо фактографичен: неизвестный автор, описывая воинские и политические деяния князя, сосредоточен прежде всего на изложении событий, лишь изредка он несколько драматизирует свой рассказ, влагая в уста своих персонажей (и прежде всего Александра) речи, правда, предельно краткие; вместе с тем он весьма сдержан в плане собственных оценочных суждений. Тем не менее эти немногие фрагменты повествования имеют значение как сообразные определенному умозрению о князе и являющиеся прототипами позднейшей аксиологической мысли о нем.

Первый фрагмент характеризует важную черту личности Александра Ярославича: отличающую его особую разумность.

Второй фрагмент, воспроизводя речь самого князя, в первую очередь подтверждает качество его ума: князь образован и знает Священное Писание; но при этом он, как глубоко верующий человек, полностью полагается на волю Божию и на духовную поддержку Церкви, одновременно отождествляя себя как противостоящего врагу защитника Русской земли с древним Израилем, небесным соработником которого в его победной борьбе за землю Обетованную был Господь. Вместе с тем в этом фрагменте звучат темы суда Божия и правды.

В  третьем  фрагменте  отмечена  созидательная  забота  Александра о подчиненном ему народе и с помощью псевдобиблейской цитаты, о которой будет сказано ниже, охарактеризованы его нравственные черты и свойства как человека и правителя. Но ввиду дальнейшего развития аксиологических представлений о князе здесь особенно важны обозначенные темы праведности, справедливого суда, милосердия и гостеприимства, относящиеся к тому, как князь распоряжался своей властью, — творя справедливость, милость и благо.

Однако надо признать, в Первоначальной редакции жития Александра Невского сопряженные с характеристикой его личностных достоинств темы затронуты бегло и неразвернуто — вероятно, потому, что главная задача агиографа, считающего себя «малосмысленным» и «грубым» по уму, сводилась преимущественно к изложению фактов. И все же суть этих лишь едва намеченных тем впоследствии окажется очень важной и при специальной проработке обретет социальный смысл и весьма актуальное звучание. Означенные темы получают значительное развитие в пространной — Владимирской — редакции жития князя [Мансикка 1913: 15–31 (2-я паг.)], созданной вскоре после церковного Собора 1547 г.,  утвердившего  общерусское  почитание  Александра  Невского, и включенной в Успенский список Великих Миней Четиих [Великие минеи четии 1917: стб. 3224–3242]. Вероятно, это житие создавалось специально для этого собрания всех «душеполезных» сочинений, бытовавших в русской книжности.

Автор этой редакции иллюстрирует тезис о разумности своего героя (фрагмент 1), вложенной в его уста учительной речью перед боярами (фрагмент 2). Прежде всего эта речь, отсутствующая в более ранних версиях жития святого, свидетельствует об образованности и глубокомыслии говорящего. Но главное в том, что она отражает авторское представление о надлежащем пользовании властью и вместе с тем характеризует то, каким был сам Александр Ярославич, вернее, насколько его воображаемая личность соответствовала личности идеального князя. В сущности, это рассуждение о правосудии, будучи вложено в уста Александра, является его самохарактеристикой. Из требований, предъявляемых им боярам, следует, что в сборе налогов нужно ограничивать себя, дабы не обидеть людей; что необходимо, помня о Боге и храня трезвость, вершить справедливый и  бескорыстный, неподкупный  суд в пользу пострадавших, а не обидчиков; что должно являть милосердие по отношению к бедным и виновным. Значение этих положений, конкретизирующих темы праведности, справедливого суда и милосердия, поднятые еще в Первоначальной редакции жития, усиливается вариациями лексических повторов: «любяше правосудие», «любите правосудие», «праведен суд да судят», «не приемлют мзды неправедныя», «творите суд и правду», «вечный суд», «праведно судити», «суди право», «право судити», «судяще праведно», «правосудными быти», «милованием», «милостивыми». Вместе с тем очевидно, что обращение князя к боярам отражает историческую реальность, в которой  столкнулись  интересы двух сторон: верховной власти в лице князя, сюзерена, и боярства, аристократии, вассалитета.  И  очевидно,  что  вторая  сторона  оценивалась как источник правового произвола и помеха упрочению верховной власти в рамках самодержавности государя посредством установления единой для всех законности. Между прочим, антибоярская тематика становится весьма заметной в  русской  литературе  как  раз  со  второй трети XVI в., проявившись в «Летописце начала царства Ивана Васильевича», в «Воскресенской» и «Никоновской» летописях, в посланиях  самого грозного  царя  к  князю  Андрею  Курбскому,  в  «Степенной  книге», в «Истории о Казанском царстве», в «Лицевом летописном своде», в послании Андрея Курбского к псково-печерскому старцу Вассиану [Демин 1998: 172–177].

В другой речи святого (фрагмент 3) содержится — в развитие текста Первоначальной редакции — разъяснение того, почему власть имущие должны соблюдать справедливость. Оказывается, архиважна молитва народа к Богу за своих правителей, без которой они, правители, утрачивают Божию помощь и поддержку в своих делах. Таким образом, с личностью Александра Невского сопрягается новая, абсолютно социально значимая тема — тема гармонического, синергийного единства между правителем и подвластными ему людьми, единства, которое угодно Богу и непреодолимо для врагов, если оно действительно является реальным фактом.

Что же касается авторской характеристики святого князя (фрагмент 4), то она лишь с некоторыми поправками заимствована составителем Владимирской редакции из Первоначального текста жития. Особенно это касается приписанного пророку изречения, которое, между прочим, использовано было частично и составителем Жития псковского князя Довмонта [Сказание о благовернем князи Довмонте и о его храбрости. Великие минеи четии 1917: 56–63], вероятно, подражавшим автору самого раннего повествования об Александре Невском:

Еще в XIX в. издатели Великих Миней Четьих установили, что подобного текста нет в Книге пророка Исаии [Там же: стб. 3233–3234  (примеч.)]. К этому надо лишь добавить, что он весь скроен из устойчивых библейских выражений, например таких: яко благъ, яко въ вѣкъ милость его (1 Ездр. 3, 11), яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ (Мф. 11, 29), добро творити милостыню, нежели сокровиществовати зла´то (Тов. 12, 8), проливающихъ кровь праведну (Плач 4, 13), азъ есмь Господь творяй милость и судъ и правду (Иер. 9, 24), по субботѣ же немощнымъ и сиротамъ, и вдовамъ раздѣливше (2 Мак. 8, 28), буди сирымъ яко отецъ (Сир. 4, 10), творящаго судъ обидимымъ, дающаго пищу алчущымъ (Пс. 145, 7).

Очевидно, крепкая библейская основа данного пассажа и позволила древнерусским книжникам воспринимать его как цитату из речи пророка. Но главное все же заключается в том, что в контексте Владимирской редакции подразумеваемая данным пассажем характеристика Александра Ярославича является конкретизацией будто бы высказанного его же устами убеждения относительно необходимости для правителей народной молитвенной поддержки; последняя же достигается именно их нестяжательностью и неравнодушием по отношению к проявлениям праведности, их благим нравом и миролюбивыми делами на пользу народа, их щедрыми заботами о нем.

Все эти идеи отличают и вариант жития святого князя, созданный для «Степенной книги» [Житие и подвизи, вкупе же отчасти и чюдеса прехвалнаго и блаженнаго великаго князя Александра Ярославичя, рекомаго Невьскаго, нареченнаго въ иноцех Алексиа // Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам : Тексты и комментарии 2007: 514–535] (конец 1550-х – начало 1560-х гг.) с учетом и Первоначальной, и Владимирской редакций. Только автор текста «Степенной» меняет форму, или тип повествования. Рассматриваемые здесь фрагменты Владимирской и отчасти Первоначальной редакций, аксиологически аттестующие личность и деятельность Александра Невского, он редуцирует, сведя к минимуму прямую речь и предпочтя ей изложение от 3-го лица.

Как видно, в «Степенной книге» усилена мысль Первоначальной и Владимирской редакций жития Александра об отсутствии в деятельности последнего тяготения к любостяжанию (2-й и 4-й фрагменты): «не приемлют мзды» (рекомендация, исходящая от князя), «не собирает богатества» и «не златолюбец» (авторская характеристика князя). При этом сохраняется прикровенная критика боярства, которое непременно должно жить (но не живет) по евангельским заповедям и княжеским наставлениям; вместе с тем пополняется и состав положительных оценок Александра Ярославича новым вариантом одобрения его гостеприимства: «внешним же… кормитель».

Дальнейшее развитие аксиологии относительно святого наблюдается в редакции Ионы Думина [Месяца ноября в 23 день. Житие и подвигы благовернаго великаго князя Александра, иже Невский именуется, новаго чюдотворца, в нем же по чюдесех его отчасти исповедание; Мансикка 1913: 50–124 (2-я паг.)], созданной около 1591 г. Этот вологодский архиепископ значительно  распространяет  и  жизнеописание Александра вообще, и рассматриваемые здесь фрагменты, отражающие суть его собственных, авторских представлений о князе, его личностных особенностях и характерной для него концепции властительства.

Очевидно, что во всех этих фрагментах Иона Думин отталкивался от текстов Владимирской редакции и редакции «Степенной книги». Но при этом он заметно приумножил краски, характеризующие Александра Ярославича, придав им отчасти иное смысловое звучание.

Так, в первом фрагменте констатация разумности князя обогащается тезисом о гармоническом единстве его внешнего облика, благородной красоты, с его внутренним совершенством, «разумным остроумием», которое проявилось в его молитвенности, любви к книге, милосердии по отношению к бедным и почтительном отношении к монашествующим. Второй фрагмент, речь князя Александра к боярам, из наставления Владимирской редакции о долженствовании вершить правый суд превращается в  назидание  об  ответственности  начальствующих  перед  людьми и Богом за свои дела. Текст назидания в большей степени посвящен проповеди любви, справедливости, нестяжательности и ненасилия по отношению к подвластным. В общем в обновленной речи святого звучат те же темы и встречаются те же фразы, что и в более раннем ее варианте, только сформулированы они несколько иначе и при этом смысловой акцент всего наставления перенесен — посредством лексических повторов — на идею милосердия, которым непременно следует руководствоваться в своих поступках каким бы то ни было правителям: «милостынею <…> украсим себе», «милостыню творите», «милость примем», «милуйте», «наказуйте с милостию». Несомненно, это, по версии Думина, княжеское размышление, развивая ясно звучащую во Владимирской редакции тему необходимого единения царя и народа, своей сутью восходит к постулатам Иисуса Христа из Нагорной проповеди: Блажени милостивии: яко тии помиловани будут (Мф. 5, 7), имже бо судом судите, судят вам: в ню же меру мерите, возмерится вам (Мф. 7, 2); Вся убо, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им (Мф. 7, 12). Только приписанные князю парафразы последних, вместе с заключенной в них идеей обязательной обусловленности поступков и состояний человека логикой ответной реакции в виде возвратного влияния или воздействия, подразумевают конкретную практику русской жизни. Именно такие принципы должны лежать в основе ее обустройства; именно посредством их реализации достигается гармония общественного единства; и именно они, как приходится думать с подачи Думина, составляли для Александра Ярославича основу его концепции управления страной и народом.

Интересно, что Иона Думин почти полностью преобразует эпизод, описывающий действия князя перед его выступлением против обосновавшихся на Неве шведов (фрагмент 3). Новый вариант рассказа свидетельствует о якобы происшедшем некогда торжественном церемониальном действе. После собственной молитвы князь просит архиепископа и церковный собор благословить его на битву с «сопротивными» и молиться о его победе. Это прошение сопровождается долгим молебным плачем князя, соборян и народа с воздыханием «Господи, услыши и помилуй!» Затем в полной тишине князь получает благословение и идет к своим воинам, вспоминая воззвание царя Давида к Богу о вспоможении ему, укрепляя себя словами апостола Павла о неодолимости людей, пребывающих в Боге, и призывая в помощь себе Пресвятую Богородицу. Если, согласно редакциям Первоначальной, Владимирской и «Степенной книги», Александр Ярославич в этом эпизоде предстает больше как воин и произносит речь воина, то у Думина от его воинского ореола ничего не остается. Читателю явлена фигура молитвенника, уповающего на небесное содействие и молитвы народа Божия. Таким образом, вновь, только околично, через описание, выражается мысль о спасительности гармонического единства начальствующих и подчиненных, а заодно власти светской и власти церковной.

Эта же мысль подчеркивается и в авторской характеристике святого князя как правителя (фрагмент 4), подчеркивается опять-таки иносказательно, с помощью введенных в текст  — несомненно, именно ради нее — евангельских цитат: Пастырь добрый, иже душю свою полагает за овца и овца своя глашает по имяни, и овца по нем идут, якоже ведят глас его. Следуя этим заповедям, Александр Ярославич и обретает те качества правителя, которые перечислены в цитате, приписанной пророку Исаии, благодаря которым ему удалось восстановить свою страну после Батыева разорения и укрепить ее. Вся оценка князя и его созидательной деятельности становится, соответственно, более последовательной и логичной.

Отмеченные особенности текста Ионы Думина позволяют полагать, что он вполне сознательно трактовал образ Александра Невского как идеальное олицетворение гармоничного единения светской самодержавной власти с Церковью, аристократией и простым народом. Под его пером эта социально-политическая  концепция  обретает  целостное,  законченное в идейном плане выражение. Но начало ее развития в XVI в. сопряжено было с Владимирской редакцией.

Несомненно, эта концепция была адресована власть предержащим: в реализации Думина — царю Феодору Иоанновичу, зачаточные же ее формы в реализации авторов текстов из Великих Миней Четьих и «Степенной книги» — царю Иоанну Васильевичу IV. И бесспорно, она отражала определенное состояние русского общества и отличающие его умонастроения.

В самом деле, темы социального характера [Демин 1998: 241–247]: общественного единения и разрозненности, праведного и неправедного суда, справедливости и несправедливости, милосердия и жестоковыйности по отношению к подвластным — были наиболее заметными в публицистике XVI в.

Вот, например, одна из многих инвектив прп. Максима Грека относительно общественных пороков, которой явно подразумевалось современное ему состояние русского общества:

«Християне благоверны, богатством и всякими имении обливаеми, таже власти получивше привременныя, еюже подобаше им, аще бы убо была в них искра страха Божия, снискати себе всякою правдою и щедротами богатство неистощимое на небесех. Они же, наибольше и наипаче неистовством несытнаго сребролюбия разжигаеми, обидят, лихоимствуют, хитят имения и стяжания вдовиц и сирот, всякия вины замышляюще на неповинных...» [Максим Грек, прп. 1860: 200].

Как видно, здесь речь идет о тех, кто ради своего богатства обирает беззащитных людей, прикрываясь предъявленными им ложными обвинениями в чем-либо. Помимо обличений подобных грехов, Максим Грек и прямо обращался, в частности, к государю Ивану Грозному, призывая его к соблюдению справедливости, правосудия, милосердия и благотворения по отношению к народу, включая и бедных:

«Да ничто же убо предпочтеши паче правды и суда Царя Небеснаго Иисуса Христа Господа и Бога твоего, ни единым бо иным толико Он угоден и милосерд и благотворец будет богохранимеи дръжаве твоеи, елико твоею к подручником правдою, и правым судом, и щедротами, и кротостию къ всем вкупе нищетствующим» [Там же: 348–349] (В более ранней версии это послание обращено к Василию Ивановичу [Максим Грек, прп. 2014: 247–251]).

Как можно думать, в этом пассаже прикровенно выражена и мысль о зависимости богоугодного общественного состояния от взаимного благорасположения власти и народа.

Сходные темы поднимал также Иван Пересветов, используя, в частности, — как положительный пример властителя и его правления — образ завоевавшего Константинополь султана Османской Порты  Магомеда II:

«В лето 6960 перваго царь Магмет-салтан турской велел со всего царьства все доходы к собе в казну имати, а никому ни в котором городе наместничества не дал велможам своим для того, чтобы не прелщалися, неправдою бы не судили, и оброчил вельмож своих из казны своея, царския, кто чего достоит. И дал суд во все царство, и велел присуд имати к собе в казну для того, чтобы судьи не искушалися и неправдою бы не судили. Да приказал судиям: “Не дружитеся с неправдою, да не гневити Бога, да держитеся правды, что Бог любит!” Да послал по градом судии свои, паши верныя <…> и велел судити прямо…» [Пересветов 1956: 152–153].

«Да рек тако Магмет-салтан: “Пишет о милостыни мудрец, яко подобает от праведного труда творити милостыню, а не от лихоимства” <…> умей стяжати правдою, раздаяти же милостыню, по писанию, и тем приближитеся Богу. Тем да исправил есть о сих себе с расмотрением, аще имаши от своего труда сеи богатество, от него же хощеши принести дар Богови, но смотри, егда немощным нужда сотворил еси или под собою нуждая облиховал еси. Аще ли властель еси, не насилуй и не лихоимствуй, но егда приключится власть, покажи правая…» [Там же: 168–169].

Обусловленность общественного блага гуманным отношением сильных мира сего к простым людям сформулировал еще более ясно и определенно инок новгородского Отенского монастыря Зиновий, размышляя о причинах падения Константинополя:

«…Зане грецы, христианское велие имуще имя, дел же христианских не снабдеша и судбы Христовы не оправдиша, суда бо не взыскаша, и праведна суда не судиша, вдовица и сироты оставиша хотящим озлобляти их, и милости подручным не сотвориша, и злата на владомых собирати не престаша, и обидимых из руку обидящих не избавиша, и обидимыя на обидющих не отмстиша. Сего ради Бог и предаст я в руце враг християньских, языку нечисту…» [Зиновий, инок Отенский 1894: 20 (Приложения)]. Как видно, приведенные цитаты из сочинений публицистической направленности и по смыслу, и по лексическому наполнению весьма созвучны пространным версиям его жития, составленным в XVI в. ради вящего прославления Александра Ярославича Невского. Это единогласие позволяет определенно утверждать, что синхронно с известным процессом абсолютизации самодержавия в Московском государстве. Русское общество вполне последовательно и, по-видимому, впервые за свою историю столь прямо формировало представление об идеальном правителе и государе. Наивыразительнейшим примером такового стал великий князь Владимирский. Именно его личность, благодаря русским писателям и сообразно получившему тогда новое и официальное развитие изобразительному принципу «идеализирующего биографизма» [Лихачев 2015: 164–175], демонстрировала необходимые для правильного управления людьми черты. Подобно этому святому угоднику, всякий обладатель власти — царь ли, князь ли, боярин или чиновник — должен стремиться к плотскому воздержанию, быть мудрым и рассудительным, книжным и учительным, чтущим Церковь и монашество, молитвенником и праведником, немстительным и миролюбивым, по-евангельски расположенным даже к преступникам; он должен быть источником справедливости, добра, щедрости и блага как для своих, так и для чужих, сострадать бедным и заботиться о них; ему следует — осознавая собственную ответственность перед Богом и людьми за свои поступки и учитывая в своих действиях закон взаимообусловленности всего, что происходит в жизни общества, и взаимоответственности членов последнего — неукоснительно полагаться на помощь Божию, молитвы подвластного ему духовенства и народа, созидательно украшать свою землю, твердо отстаивать правосудие как фактор гармонических общественных отношений, строго карать мздоимство и стяжательство.

Утопизм подобных чаяний очевиден. Они никак не согласовывались с суровой реальностью. Местом их жизни была только литература да еще устная народная поэзия [Райкова 1995; Коновалова 2007]. Но, бесспорно, они отражали вполне определенно сложившиеся в московском обществе к XVI в. представления о царе как носителе праведности и его власти как явлении сакральном [Успенский, Живов 1996: 208–221], о самодержавии как богоустановленной «форме церковного служения» и вместе с тем о свободе людей как богодарованном им «естественном праве». Помимо вышеуказанных публицистов, этих материй в своих сочинениях касались, правда по-разному, например, с одной стороны, традиционалисты Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, а с другой — «вольнодумцы» Андрей Курбский и Матвей Башкин [Зеньковский, прот. 1991: 50–51]. Высказанные ими мысли, однако, так или иначе были связаны с гуманистическими идеями, которые в XVI в. уже прочно укоренились в европейских умах, но вместе с тем они проникли и в московское общество, слившись при этом с народным пониманием Нагорной проповеди как морально-нравственного императива относительно справедливого устроения жизни.

Здесь напрашивается следующий вывод: судя по рассмотренному агиографическому материалу, осмысление личности и деяний святого Александра Невского в Московском государстве указанного времени лежало в русле только еще зарождавшегося доктринально русского гуманизма [Алексеев 1989]. Зерна последнего обнаруживаются прежде всего в русской публицистике и в небывало масштабной обобщающей литературной работе. Первая будоражила русское общественное сознание целым рядом историософских, религиозных, идеологических вопросов, обнаруживая гуманистические начала в антропологическом и социальном аспектах оценки человеческого бытия. Вторая сводила весь накопленный русской культурой духовный и художественный опыт к фундаментальному единству, являя, как полагал Р. Пиккио, гуманистическую тенденцию в одинаковом для всего латинского Запада и всех православных славян филологическом стремлении к критике текста с целью установления «правильных прочтений», выявления «правильных истолкований» и «корректного использования словесного искусства» [Пиккио 2003: 192]. Именно такой гуманизм, словесной изобразительностью обогативший предание об Александре Ярославиче Невском как личности, которая с опорой на учение Христа устремлена к благу человека, станет позднее мировоззренческим фундаментом русской классической литературы. Еще одно подтверждение прямой, непосредственной и неразрывной связи русского средневековья и последующих этапов идейнохудожественного литературного развития.

Владимир Михайлович Кириллин

Кириллин, В. М. Святой Александр Невский как идеальный образ правителя в поздних переработках его жития / В. М. Кириллин // Сретенское слово. – 2022. – № 1. – С. 81-104.

Список источников

Александр Невский. Государь, дипломат, воин. Москва : Р. Валент, 2010.

520 с.

Алексеев М. П. Явления гуманизма в литературе и публицистике Древней Руси (XVI–XVII вв.) // Он же. Русская литература и ее мировое значение : Избр. тр. / Отв. ред. В. Н. Баскаков, Н. С. Никитина. Ленинград : Наука: Ленингр. отд-ние АН СССР, 1989. С. 5–32.

Библиотека литературы Древней Руси. Т. 5 : XIII в. Санкт-Петербург : Наука, 1997. 528 с.

Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6 : XIV — середина XV в. СанктПетербург : Наука, 1999. 584 с.

Благоверный великий князь Александр Невский : Блистая славою на земле и на Небесах. Москва : Лѣто, 2021. 672 с.

Великие минеи четии : Ноябрь. Вып. IX. Ч. 2-я, тетрадь I : дни 23–25. Москва, 1917. Стб. 3109–3423.

Демин А. С. О художественности древнерусской литературы / отв. ред. В. П. Гребенюк. Москва : Языки русской культуры, 1998. 848 с.

Духанина А. В. Рукописная и старопечатная традиции жития Александра Невского // Благоверный великий князь Александр Невский : Блистая славою на земле и на Небесах. С. 90–167.

Зеньковский В. В., прот. История русской философии. Т. I. Ч. 1. Ленинград : ЭГО, 1991. 220 с.

Зиновий, инок Отенский. Слово инока Зиновия об открытии мощей архиепископа Ионы новгородского // Зиновий, инок Отенский, и его богословско-полемические и церковно-учительные произведения / иссл. Ф. Калугина. Санкт-Петербург, 1894. 4, IV, 364, 27 с.

Князь Александр Невский и его эпоха. Исследования и материалы / под ред. Ю. К. Бегунова и А. Н. Кирпичникова. Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 1995. 215 с.

Коновалова Н. А. Образ самодержавия в представлениях русского крестьянства по фольклорным материалам // Вестник Омского университета им. Ф. М. Достоевского. 2007. № 4. С. 121–126.

Конявская Е. Л. Александр Невский в Исторических источниках : 1. Ранние летописи. 2. Житийная литература // Александр Невский. Государь, дипломат, воин. Москва : Р. Валент, 2010. С. 199–218.

Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. Санкт-Петербург : Азбука-Аттикус, 2015. 314, [1] с.

Максим Грек, прп. Слово о неизгланнем Божии Промысле, благости же и человеколюбии, в том же и на лихоимствующих // Сочинения преподобного Максима Грека, изданные при Казанской духовной академии. Ч. 2. Казань, 1860. 460 с.

Максим Грек, прп. Сочинения. Т. 2 / отв. ред. Н. В. Синицына. Москва : ЯСК : Рукописные памятники Древней Руси, 2014. 430. [1] с.

Мансикка В. П. Житие Александра Невского : Разбор редакций и текст. Санкт-Петербург : Об-во любителей древней письменности, 1913. VI. 226. С. 12–137.

Пересветов И. Сказание о Магмете-салтане // Сочинения И. Пересветова / подгот., текст А. А. Зимина, под ред. чл.-корр. АН СССР Д. С. Лихачева. Москва; Ленинград : Изд-во АН СССР, 1956. 388 с.

Пиккио Р. Русский гуманизм : Филологическое возрождение // Пиккио Р. Slavia ortodoxa : Литература и язык // отв. ред. Н. Н. Запольская, В. В. Калугин. Ред. М. М. Сокольская. Москва : Знак, 2003. С. 181–197.

Райкова И. Р. Русские предания, легенды, сказки. Лубок и массовая литература о «справедливом» царе (Традиционные сюжеты, мотивы, поэтика). Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1995. 18 с.

Св. Александр Невский и его эпоха в духовной культуре России // Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях : научный журнал. Вып. № 1 (12). Санкт-Петербург : Изд-во СПДА, 2020. 272 с.

Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам : Тексты и комментарии : В 3 т. / отв. ред. Н. Н. Покровский, Г. Д. Ленхофф. Т. 1 : Житие княгини Ольги. Степени I–X / погот. под рук. акад. Н. Н. Покровского. Москва : Языки славянских культур, 2007. 596. [2] с.

Успенский Б. А., Живов В. М. Царь и Бог (Семиотические аспекты сакрализации монарха в России) // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I : Семиотика истории. Семиотика культуры, 2-е изд. Москва : Языки русской культуры, 1996. С. 205–337.

Хитров М. И. Святой благоверный великий князь Александр Ярославич Невский : Подроб. жизнеописание с рис., пл. и карт. [Репринт. воспроизведение изд. 1893 г.]. Москва : Междунар. об-ние «ИИИ»; Панорама, 1991. 277. [1] с.

Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти : Святой правитель, национальный герой (1263–2000) / авторизов. пер. с нем. Е. Земсковой и М. Лавринович. Москва : Новое литературное обозрение, 2007. 592 с.