Игумен Киприан (Партс) 10987
– Когда я только начал воцерковляться, мне в руки попал «Закон Божий» протоиерея Серафима Слободского. Там о монашеской жизни буквально абзац; я прочитал и подумал: «Вот это мое, это мне надо». А потом так получилось, что впервые исповедовался – по-настоящему – в Донском монастыре, у отца Тихона (Шевкунова), тогда иеромонаха. До этого я уже приезжал несколько раз в Донской и с друзьями, и один. А в тот день ехал и думал: «Меня за грехи мои надо отлучать от Церкви, но есть Господь – и нужно каяться». Приехал. Исповедовал отец Тихон. Среднего роста, худенький батюшка с белым крестиком. На исповеди чувство покаяния переполняло. Тогда батюшке и сказал: «Хочу в монастырь, но у меня мама». Сестра моя была уже замужем, отец тяжело болен, и мама без меня осталась бы одна. В качестве ответа батюшка привел мне слова преподобного Серафима: «Монастыря не просите, но когда скажут быть монастырем, не отказывайтесь». Еще показал мне на сердце и сказал: «Вот тут должен быть монастырь». С того дня я регулярно посещал богослужения в Донском монастыре. Затем получил повестку в армию, через два года милостью Божией благополучно вернулся. Неоднократно обращался к отцу Тихону за советами.
– Когда это было, батюшка?
– Первая моя исповедь у отца Тихона была в 1991 году, осенью. Из армии уволился в 1993 году, в ноябре, а в конце января 1994-го был принят на работу на книжный склад, который тогда располагался в храме у отца Николая Парусникова, ныне уже покойного. А в феврале в Сретенской обители была совершена первая служба.
– Как вам вспоминается эта первая служба?
– Мы пришли вечером на всенощную, но храм нам не открыли – служили перед ним. Служба прошла на одном дыхании, и я не замечал времени, не обращал внимания на холод. Особенно запомнилось за той всенощной служение отца Стефана – архидиакона из Псково-Печерского монастыря.
– Как близкие отнеслись к вашему уходу в монастырь?
– Когда я был трудником и работал на книжном складе (кстати, его достаточно быстро перевели на территорию монастыря), батюшка благословил меня оставаться на ночные службы. Это было в 1996 году, ровно через год после смерти моего отца. Однажды, когда службы не было, я приехал домой из монастыря, и мама, обеспокоенная тем, что я не всегда ночую дома, спросила: «Скажи мне, чего же ты все-таки хочешь?». Я ответил: «Хочу в монастырь». А она: «Хорошо». Надо сказать, что когда я еще только прочитал в «Законе Божием» о монастыре, то стал как-то внутренне уединяться. И мама, естественно, увидела перемены в моем поведении – сердце материнское ведь чуткое. Когда она узнала о причинах моего странного поведения, когда я ей в первый раз сказал о том, что хочу уйти в монастырь, она не поняла и не приняла этого. Пять лет – с 1991-го по 1996-й – мама за мной наблюдала и, когда время пришло, отпустила. Я был принят в братию. Это случилось перед Великим постом 1996 года, на праздник иконы Божией Матери «Взыскание погибших».
А всего за несколько месяцев до этого послушник Сергий (сейчас отец Пимен) спрашивал меня: «Когда ты к нам придешь?», а я и не знал толком, что ответить. Но Господь сам все устроил. Так и получилось, как говорил батюшка: монастыря не просил, а пришел.
– А когда вас благословили надеть подрясник?
– Святейший Патриарх Алексий служил у нас в монастыре в первую субботу Великого поста 1996 года. И мы трое: я, нынешний отец Феофан и Алексей Иванов, – будучи послушниками, стояли на левом клиросе (клиросы тогда были внизу). Мы первыми подошли приложиться к кресту. Естественно, мы шли по солее, и были мы все без подрясников. Это увидел владыка Арсений и спросил у отца наместника: «А это кто такие?». Отец Тихон сказал, что послушники. «Почему они без подрясников? Надеть». В конце Великого поста, в Великий четверток, на чтении Страстных Евангелий на нас надели подрясники. Это была такая радость; лучшей одежды мы просто себе не мыслили; было ощущение счастья. Моя мама, отпустив меня в монастырь, сюда не ездила. Впервые она попала сюда после Великого поста и Светлой седмицы. Я стоял перед храмом уже в подряснике, а мама заходила в монастырь, обходя храм с левой стороны. Вышла с той стороны, где сейчас придел Иоанна Предтечи, и первый, кого она увидела, это был я. Она увидела меня в подряснике и сказала: «Ну, все…». Сердце матери чуткое: ведь, действительно, было все.
– Когда состоялся ваш постриг?
– Постригал меня батюшка накануне дня священномученика Илариона – 27 декабря 1996 года, вечером, после службы. А днем я искал себе тапочки постригальные и не мог никак найти, хотя все уже было готово. Я пробегал полдня по морозу, даже заболел и боялся, что из-за болезни меня не постригут, переживал. А тогда на территории монастыря еще оставалась известная на всю Москву мастерская балетных тапочек. Мы ее так и называли – «Тапочки», знали мастеров, здоровались с ними, были в хороших отношениях. И вот один видит меня и спрашивает: «Ты чего такой хмурый?». Я говорю: «Меня сегодня постригают, а тапочек постригальных нет, и я не знаю, где взять». Он спросил, какой у меня размер, и велел зайти через три часа. В назначенное время мне вручили сшитые тапочки, хорошие такие, кожаные. Вот так выручили меня. А после совершения пострига я сразу выздоровел.
– Как скоро вас рукоположили в иеродиакона и иеромонаха?
– Рукополагали нас тогда быстро: служить было некому, мало было духовенства. Меня хиротонисал в диаконы в 1997 году, в начале Великого поста, на память иконы Божией Матери «Державная», почивший Святейший Патриарх Алексий II. До того момента, как меня рукоположили во иеромонаха, я продолжал трудиться кладовщиком на книжном складе. И опять хиротонисал меня Патриарх.
– Что вы можете рассказать о монастырской жизни тех лет?
– С особым чувством вспоминаю братскую атмосферу: все-таки монастырь был маленький. Между насельниками были особенно теплые отношения. Братские службы тогда совершались ночью два раза в неделю.
– Трудно было вжиться в ритм монастырской жизни?
– Значительных трудностей я не испытал. Меня очень берегла в этом отношении мама – надо ей отдать должное. Она крайне редко звонила или приезжала, чтобы не тревожить. Два-три раза в год. Она понимала, что я должен быть твердым в своем произволении, а домашние размягчают сердце человека. Когда стал священником, стала приезжать чаще. Кроме того, большую роль сыграла моя служба в армии – своего рода подготовка к жизни в монастыре. В армии же деваться некуда. Как наш старшина шутил: «В армии все делается по желанию – либо подчиненного, либо командира». Армия вообще похожа на монастырь: там тоже общежитие, послушания. Незаметно пришло чувство, что монастырь – это теперь мой дом.
– Батюшка, довелось ли вам общаться с архимандритом Иоанном (Крестьянкиным)?
– С отцом Иоанном я лично не встречался. В свое время отец Тихон отправил к нему, так как я очень этого хотел и переживал непростой период. Но я уже не смог попасть к отцу Иоанну: он плохо себя чувствовал. Через Татьяну Сергеевну, его келейницу, передал ему записку. Он ответил. И, безусловно, по молитвам отца Иоанна я получил духовную поддержку. И вообще, поездки в Псково-Печерский монастырь, общение с братией очень многое мне дали. Неоценимы беседы с архимандритом Досифеем: пусть редкие и краткие, они оставили заметный след. Его слова были не вычитанными из книг, а самыми нужными, самыми важными словами для того, с кем он беседовал, – нажитыми опытом монашеской жизни. Ничем не заменишь такие примеры.
– Как запечатлелся в вашей памяти умерший отец Митрофан?
– Он никогда не унывал и уповал на милосердие Божие. Вот это самое яркое о нем воспоминание. Когда я пришел в монастырь, отец Митрофан уже был в постриге. Я пришел перед Великим Постом, а его в Прощеное воскресенье уже рукополагали в сан диакона.
– Отец Митрофан ведь несколько раз уклонялся от рукоположения?
– Да, это так. Отца Митрофана должны были рукополагать в священники в 1997 году, но он отказался. Вместо него рукоположили отца Никандра. Потом все-таки согласился и его рукоположили в храме Христа Спасителя. Он говорил: «Какое счастье и радость! От чего же я отказывался?!».
– С отцом Митрофаном связано какое-то предсказание…
– В одно из паломничеств в Псково-Печерский монастырь отец Иоанн (Крестьянкин) сказал ему: «Ты из монастыря первый уйдешь». Эта фраза была тогда непонятна. Не ручаюсь за точность, но смысл был такой. Куда он уйдет? Но так, собственно, и получилось: это первый постриженик монастыря и первый похороненный на кладбище обители.
– Каковы ваши воспоминания о почившем отце Анастасии?
– Отец Анастасий у меня почему-то ассоциировался с Иосифом Аримафейским: и внешне – с белой бородой, благообразный, и, конечно, отношением к христианской жизни. Когда он преставился, мне пришлось над ним читать Евангелие, и попалась именно та глава, где упоминается Иосиф Аримафейский. Для меня это было больше, чем совпадение. Он был примером во многом для нас. При этом я не помню, чтобы он кого-то учил словами. Он просто жил по-монашески. Свое послушание – келаря – он исполнял образцово. В чужое послушание не вмешивался. Мог тактично подсказать. Не выносил суеты, пустословия. Он во время поездки всей братии на Святую Землю почувствовал недомогание, оказавшееся смертельной болезнью. И тогда же сподобился служить на Голгофе.
– Что вы можете вспомнить о епископе Василии (Родзянко)?
– Мне довелось наблюдать его смирение. Был такой случай: меня только поставили ризничим, и на Крестовоздвижение у нас должен был служить владыка Василий. И я накануне все готовлю к архиерейской службе и выясняю, что в архиерейской воне сломана лжица. Думаю: «Где я другую возьму? Ничего, иподиаконы сами положат руками». Началась литургия, время Трисвятого, все духовенство идет на Горнее место. Владыке подносят воню архиерейскую, сосуд с ладаном, открывают – лжицы нет, а диакон с кадилом уже подходит к нему. И епископ Василий спокойно берет чистыми руками щепотку ладана и кладет в кадило. После этого я лжицы в воню архиерейскую не забывал класть. Я был ошеломлен, насколько владыка Василий все смиренно перенес, – это, конечно, был пример, урок. Его иподиакон Димитрий Гливинский снимал серию фильмов о владыке. Съемки происходили у нас, в приделе Иоанна Предтечи. Владыка сидел в кресле и рассказывал. А люди тянулись к нему. Приходили в придел. Он отвечал людям на те вопросы душевные, которые им были особенно важны, часто раньше, чем они их ему задавали. Он и мне сказал очень важную для меня вещь. А главное – это был мир, который вокруг него разливался, мир, о котором преподобный Серафим говорил: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся».
– Отец Киприан, как возникли монастырские скиты – ближний и дальний?
– Поначалу ближний скит представлял из себя скорее монастырскую дачу. Был двухэтажный, деревянный дом с участком земли. В 1997 году в нем был устроен и освящен домовый храм во имя Илии Пророка. Мне довелось участвовать в его освящении. Храм был маленький, но очень уютный. Дальний скит вообще начался с домика напротив заброшенной барской усадьбы и конюшни, от которой осталась только наружная стена и башенки. По сути, руины, а считались памятником архитектуры. Из конюшни скит и сделали. Ее еще известный архитектор Баженов проектировал. Сначала братия жили в домике: отцы Клеопа, Лука, Иоасаф, инок Алексий и еще кто-то. А я приезжал туда – на Казанскую, со всем необходимым церковным имуществом для литургии. Рядом со скитом храм Казанской иконы Божией Матери. Там служили два раза в год, пока его не отремонтировали и не освятили. Домовый храм в скиту появился раньше. В нем, в основном, и служили.
– Батюшка, а вы участвовали в паломничестве в Серафимо-Дивеевский монастырь?
– Да, туда отправились почти все насельники монастыря. Мы служили литургию. Хор пел наш – из четырех человек. Отец Серафим регентовал. Местный диакон услышал наш хор и спросил: «Это хор отца Матфея (Мормыля)?». Наверное, понравилось, как поют… Когда были в монастыре, нам давали надевать на голову чугунок батюшки Серафима. Так вот, этот чугунок никак не слезал с головы отца Нафанаила. И мы стали шутить, что нам придется увезти чугунок: мы же не можем отца Нафанаила оставить. Матушки сами взялись за дело и все-таки сняли чугунок. А по дороге назад мы заехали в наш строящийся скит, переночевали. Тогда и приняли решение, что скит будет во имя преподобного Серафима. Тогда братии было уже больше – где-то человек двадцать.
– В каких еще паломнических поездках вы участвовали?
– Незабываемы поездки почти всем монастырем на Святую Землю, в Бари, в Константинополь. Это очень утешительно, когда мы едем все вместе – мы не выходим из своего монастырского круга. Получается: мы как бы из монастыря и не выезжаем, да и еще святые места посещаем.
– Отец Киприан, долгое время вы несли послушание ризничего.
– Послушание ризничего объемлет собой все потребности храма. Все, что к службе относится: облачения, вино, просфоры, свечи, масло, утварь. Я, в свое время служа в армии, был командиром отделения сигнализации и связи. У нас были так называемые тревожные группы. Обычно в них люди менялись, а я, как командир отделения, отвечал за сигнализацию на границе и был в составе тревожной группы всегда. Все тревоги были мои, в мои выходные дни тоже. Так вот, послушание в ризнице, очень ответственное и соответственно тоже без выходных, очень напоминало мне мои армейские обязанности: всегда надо быть начеку и за всем следить, самому обязательно все проверять.
Знаете, однажды я служил всенощную на святителя Николая на Пюхтицком подворье. И я… почти отдыхал, это была свобода: ничего не нужно контролировать. Конечно, послушание ризничего – трудное послушание, но очень хорошее. Поначалу, когда только получил ключи от ризницы, я не мог даже представить всего объема работ. Были и недоразумения, авралы. Потом я стал соображать, сколько чего надо сделать, когда это надо сделать, в какой последовательности. Разумеется, у меня всегда были помощники, но они менялись. Так что через послушание помощника ризничего в монастыре прошли многие.
– Расскажите, пожалуйста, как создавалась просфорня Сретенского монастыря?
 |
| Отец Киприан с отцом Клеопой |
Посчитали, сколько нам надо просфор, какое нам необходимо оборудование и закупили его. Около года еще пришлось ждать, пока закончат капитальный ремонт в доме, выходящем на Лубянку.
Наконец ремонт был сделан, и мы со своим оборудованием въехали в новую просфорню.
Но первые же результаты показали, что мы ошиблись с печкой. Она была конвекционной: горячий воздух разгоняли по печи два вентилятора, а без них она не работала. И просфоры в ней печь оказалось практически невозможно. При выпечке от горячего ветра просфоры наклонялись к центру, сохли, оставались белыми, а служебные невозможно было печь вообще.
Малые просфоры для народа кое-как испекли. Подали в алтарь. Отец наместник спрашивает: «Почему такие белые и жесткие?». Говорим: «Печка не та, ошиблись».
Попросили эту печку отдать в трапезную, а себе купить новую. Благословил.
Срочно стали искать новую. Поехали в «Сухаревку» – фирму, занимающуюся торговым оборудованием и пекарнями, стали смотреть, что у них есть. Увидел я тут у них печку пензенскую – сделанную на заводе в Пензе. Дешевая. И по размерам нам подходит. Дверцу открыл: наш противень боком войдет. Говорю: «Все. Берем эту!».
Стоила… тысяч четырнадцать, с копейками. На следующий день – нам же торопиться надо – взяли деньги, а машины нет. Стали ждать, не появится ли свободная. А время идет. Уже скоро «Сухаревка» закроется. Мы с отцом Клеопой выскочили на Рождественский бульвар машину ловить. Ловили, ловили, наконец поймали. Водитель узнал, куда нам ехать надо, прикинул время, и не поехал, а полетел. На такой старенькой машине я никогда так быстро не ездил.
Приехали перед самым закрытием, уже поздно, но печку купить успели, затащили в просфорню. Но подключать некому: электрики уже домой ушли. А время не ждет. Решили сами подключить.
Подсоединили вилку. Вилку – в розетку. В печке – вспышка!!! Хлопок – и она стоит «мертвая». Понятно: получили «козу» – короткое замыкание. Полезли в печку смотреть. Оказалось, что при перевозке одна из клемм (а клеммы питания были автомобильные) соскочила со своего места, и оголенный провод попал на трубку температурного датчика.
Нашей вины в этом не было. Не знали мы с отцом Клеопой, что пензенские печки перед включением проверять и перебирать надо. Теперь уж всю электрику на панели управления мы перебрали. Печка заработала.
Но через какое-то время сгорел нижний тэн нижнего яруса печи. Оказалось, что мы все-таки неправильно вилку к кабелю подсоединили. Но самое большое разочарование нас ожидало, когда выяснилось, что противни в новой печке квадратные, и наше остальное оборудование к ней не подходит: сама-то печка прямоугольная, а внутри – квадратная. Спрашивается, и куда я смотрел? В общем – просмотрел.
Вернуть ее уже нельзя: она не новая. При первой выпечке еще выяснилось, что и печет она неравномерно.
Стали мы с отцом Клеопой искать выход из сложившейся ситуации. Внизу, на первом этаже, стояла большая, старого образца трехъярусная печь ХПП. Ее еще отец Анастасий приобрел для просфорни. Но затащить ее наверх, не разобрав, было невозможно.
И мы решились на «подвиг»: разобрать печь и перенести по частям. Открутили винты в боковых стенках и поняли… что мы ее обратно не соберем. На заводе ее собирали по ярусам, и внутри она вся переложена стекловатой. Печь просела без боковых винтов. Пришлось ее оставить в таком виде. И тут мы поняли, что влипли.
Думаю: «Если сейчас к отцу Тихону не пойду, то мы так и останемся с этой пензенской печкой». Решил идти «сдаваться».
Пришел, постучался с молитвой. Сразу сказать о печке страшно. Однако кто-то уже успел сказать отцу Тихону, что мы новую печку сожгли. Отец Тихон поругал, конечно, и велел съездить посмотреть, какие у других печки: на Пюхтицком подворье, в Рождественском, в Даниловом.
Пошел в Рождественский монастырь, а там сами на печку жалуются.
На Пюхтицком подворье печка хорошая, но старая, таких сейчас нет.
В Даниловом стоят те же ХПП – печи с высоким подом. Они их берегут для артосов.
Наконец нашли мы печку предприятия «Восход». По габаритам она нам не очень подходит: входную дверь пришлось бы проламывать. Но где ее в работе посмотреть? Представитель «Восхода» нам сказал, что их печь взяли в Сергиев Посад.
Понятно, думаю, отец Никандр (лаврский просфорник) свои древние печки помнил.
Поехали с отцом Клеопой в лавру. Это было накануне Дмитриевской родительской субботы.
Первым делом пошли в Троицкий Собор к преподобному. Приложились к мощам. Просим о печке.
Потом пошли в просфорню к отцу Никандру, а его нет. Сели ждать в беседке, напротив братской трапезной. Лаврская братия пообедала. Мы подошли к одному из братии, спрашиваем отца Никандра. Нам сказали, чтоб мы пошли поели. После обеда мы, довольные и сытые, выходим из трапезной и опять к кому-то из братии: «Не видели ли отца Никандра?». – «Да был минут пятнадцать назад и ушел» – «Вот, – говорю, – отец Клеопа, послушание на жратву променяли!!!».
Делать нечего. Сидим, ждем в беседке. Оделись с утра легко, а на улице уже холодно. Зябнем. Часов после четырех идет отец Никандр. Мы к нему: «Отец Никандр, здравствуйте! А мы к Вам, новые печки посмотреть». А он и говорит, что ничего не менял: старые у него стоят. Тут до нас дошло, что Сергиев Посад – это не только лаврская просфорня. Подсказал нам отец Никандр кое-что по просфорам, и мы собрались расстроенные домой: весь день проторчали в лавре, и все без толку.
Сели на станции на автобус, по дороге естественно спали. Уже подъезжая к ВДНХ, проснулись. Отец Клеопа говорит: «Смотри: “Торговое оборудование”»! Рядом с гостиницей «Космос» павильон «Оптика» и на нем вывеска: «Торговое оборудование». Выходим из автобуса. Отец Клеопа говорит: «Может, у них печки есть?». А времени уже начало седьмого, пятница. Наверное, все уже закрыто. Сам думаю с досадой: «Все равно день потерян, не буду с отцом Клеопой спорить, сделаю, как он хочет». Пошли.
Заходим во двор павильона: открыто.
Заходим на второй этаж: опять открыто.
Стоит всякое оборудование и мужик. Оказалось: технолог. Спросили про печки. Он показал на одну, говорит: «Вот, такую Рождественский монастырь купил». Нам такая не подходит. Показывает конвекционную печь. Нам и такая не подходит. И вдруг вижу печку по конструкции, как в Даниловом, – немецкую (которые они берегут). «А эту можно посмотреть?» – говорю. «Можно, – отвечает. – Только это не печка, а жарочный шкаф».
Открываю дверцу – то, что надо. Теперь уже глубину печки не проглядел. Все посмотрели: верхний и нижний регуляторы температур. Два уровня для выпечки. И цена нормальная. Берем.
Выписали нам счет.
Спрашиваем у технолога, как его зовут. Говорит: «Сергей Минако». Мы ему: «Вот Вам коврижка от преподобного Сергия, мы сейчас в Сергиевом Посаде были, в лавре». «А я там живу, – отвечает. – У меня жена и теща из Посада. И отцов лаврских знаю».
Вот, думаем, преподобный помог! Утром просили, а вечером печка! Да еще Дмитриевская родительская суббота, тоже его день. Радостные помчались в монастырь.
Первым делом к отцу наместнику. Постучались. Батюшка у себя. Захожу, говорю, что нашли печку. Отец наместник интересуется, видели ли мы в работе. Отвечаю, что печка такая же, как в Даниловом, и чувствую, что моего аргумента не хватает и все дело может провалиться. «Батюшка, – говорю, – мы были в лавре у преподобного Сергия, просили – и вот нашли». – «Вот! С этого и надо было начинать», – ответил отец Тихон и подписал счет.
Печка оказалась такой, какая нам нужна. И по мощности. И артосы в ней печь можно. Лучшего бы мы и не нашли!
Печку пензенскую мы продали в просфорню приходского храма. Белую большую ХПП пришлось во время ремонта первого этажа выбросить. В конвекционной печи до сих пор в трапезной пирожки пекут.
– Батюшка, вы еще отвечаете за работу пошивочной мастерской. Расскажите о ней, пожалуйста.
– Пошивочная «досталась» мне вместе с ризницей, потому что она к ней, собственно, и относится. Работы там всегда хватает: пошив братских облачений, церковное шитье. Там у нас трудятся женщины. У них есть старшая, которая все контролирует, но и я должен следить за процессом, распределять работу. Когда был ризничим, смотрел, каких облачений не хватает, чем пополнять ризницу. Слава Богу, проблем с сотрудницами пошивочной почти не было, на совесть трудятся. Так получилось, что за время работы пошивочной три сотрудницы вышли замуж за семинаристов. Все три сейчас матушки. Опыт шитья облачений стал для них своеобразным «приданым» от монастыря.
– Что значит для вас пастырское служение? Можно ли говорить о его этапах?
– Вначале у меня все было так, как в истории, которую рассказывал известный афонский подвижник старец Паисий о молодом верблюжонке, который ходил в первый раз с караваном за солью. У него спрашивали: «Куда идете?». Он, прыгая, резвясь, отвечал: «На соли, на соли»! А когда они возвращались и к нему обратились с тем же вопросом, он уже говорил: «Ох, с солей!». Послушание священнослужителя можно описать известными словами: «Божественная благодать, немощная врачующая и оскудевающая восполняющая». Полнее и точнее не скажешь. Конечно, большое значение имеет то, что после рукоположения служу в монастыре. Есть с кого пример брать. Всегда подскажут, поддержат, предупредят.
– Какие случаи из вашей пастырской практики запомнились вам более других?
– Было у меня на глазах несколько случаев проявления силы Божией во время таинства соборования. Первый раз я такое увидел, когда совершал соборование и причащение девочки, попавшей в аварию, в институте Склифософского. Она лежала с переломом позвоночника, зажмурившись, и было непонятно, в себе она или нет. Она только дышала – и все. А человека без сознания причащать нельзя. Стал ее соборовать, она пришла в себя, и я смог ее причастить.
Другой был случай: послали меня исповедовать, соборовать и причащать женщину, умирающую от рака. Во время совершения таинств она просидела в подушках целых два часа. Когда я уходил, ее родственники сказали мне, что до этого сидеть она могла не более десяти минут.
Пришлось мне исповедовать и причащать в госпитале Бурденко одного генерала. Привез меня к нему его подчиненный – подполковник. Накануне генералу оперировали желудок: рак у него был. Соборовался и причащался он впервые. Я его пособоровал. Пришло время причастия. А он спрашивает: «Это что, кость?». Видно подумал: Господь ведь жил две тысячи лет назад, что же могло остаться? И я стал объяснять суть таинства евхаристии. Но он все равно говорит: «Батюшка, я не могу причащаться. Мне только что оперировали желудок, а надо твердое принять». Показывает на своего подчиненного: «Пускай он причащается». Я говорю: «Он не может, он должен в храме причащаться как здоровый человек. Вы мне верите?». – «Да». – «Тогда надо причаститься». И он согласился, и была видна в этот момент вера человека, как перешагнул он через свой разум, свои опасения. Это подвиг веры был для него. И когда мы ехали назад, его подчиненный сказал: «Вы знаете, он вообще не вставал, а после соборования поднялся».
– 15 лет назад в Сретенском монастыре возобновилась иноческая жизнь. Как изменилась за эти годы обитель?
– Было труднее с бытовой точки зрения. Не было горячей воды, жили по несколько человек в келье. В моей келье, например, не было форточки – только окно. Кельи были маленькие. Но такое монастырское «детство», оно особой радостью отличается. Трудности мобилизовывали, хотя что это за трудности? Как-то пожаловался вслух, что у меня на окне, на шпингалете, снег, форточки нет, батарея плохо работает. В этот же день мне прихожане, которые и не слышали о моей жалобе, подарили обогреватель. Потом, конечно, когда въехали в новый корпус, появились все удобства – и характер искушений поменялся. Неудобства внешней жизни облегчали жизнь внутреннюю. Как я уже говорил, сначала было мало насельников, и мы общались между собой больше. Сейчас у каждого свои послушания, и порой встречаемся мы только на братском молебне, на литургии, за трапезой. Раньше было больше общих послушаний: монастырь строился. Теперь по другому. Да так и должно быть.
– Отец Киприан, что бы вы могли пожелать учащимся Сретенской духовной семинарии, которая вот уже десять лет находится в стенах Сретенского монастыря?
– Хотелось бы пожелать семинаристам, чтобы не растратили благоговение, не забывали, за чем пришли, и не сошли с дистанции.
Беседовал иеромонах Иоанн (Лудищев)
15 июня 2009 года